Татьяна устроительница имени сабинского царя Татий; Татиана; Татьянка, Таня, Танюха, Танюша, Танюра, Танюся, Танюта, Тата, Татуля, Татуня, Татуся, Туся, Таша Словарь русских синонимов. татьяна сущ., кол-во синонимов: 3 • имя (1104) • река (2073) • таня (1) Словарь синонимов ASIS.В.Н. Тришин.2013. . Синонимы: имя, река, таня... смотреть
ТАТЬЯНА - героиня романа в стихах А.С.Пушкина «Евгений Онегин» (1823-1831). Во второй главе романа, оставив светский Петербург, Пушкин представляет гла... смотреть
Татьяна -ы, жен.; стар. Татиана, -ы.Производные: Татьянка; Таня; Танюха; Танюша; Танюра; Танюся; Танюта; Тата; Татуля; Татуня; Татуся; Туся; Таша. ... смотреть
1. (Т. Ф. Есенина) Идет старик, сметая пыль с бурьяна. "Прохожий! Укажи, дружок, Где тут живет Есенина Татьяна?" "Татьяна... Гм... Да вон за той избой.... смотреть
ТАТЬЯНА - 1. (Т. Ф. Есенина) Идет старик, сметая пыль с бурьяна. "Прохожий! Укажи, дружок, Где тут живет Есенина Татьяна?" "Татьяна... Гм... Да вон за той избой. <...>" РП Ес924 (II,159); 2. (Т. А. Яковлева) ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ ЯКОВЛЕВОЙ Загл. М928 (355); 3. (героиня романа А. С. Пушкина "Евгений Онегин") "Ты поэт у нас! В кого ты вышел?" Сколько горечи в таких вопросах! Ведь ко мне клонился в темных косах Лик Татьяны! Цв910 (I,109.1); Муза это / ловко / за язык вас (Пушкина) тянет. / Как это / у вас / говаривала Ольга?.. / Да не Ольга! / из письма / Онегина к Татьяне. / - Дескать, / муж у вас / дурак / и старый мерин, / я люблю вас, / будьте обязательно моя, Шутл. М924 (123); Сей (Пушкин), глядевший во все страны - В роли собственной Татьяны? Цв931 (II,281); С Татьяной нам не ворожить... Новогодний праздник длится пышно, Влажны стебли новогодних роз. Эпгрф. Ахм940-60 (277)... смотреть
Татьяна сущ.жен.одуш. (6)ед.им.Татьяна Юрьевна!ГоУ 2.5.Татьяна Юрьевна рассказывала что-то, Из ПетербургаГоУ 3.3.Татьяна Юрьевна!!!ГоУ 3.3.ед.дат.Татья... смотреть
корень - ТАТЬ; суффикс - ЯН; окончание - А; Основа слова: ТАТЬЯНВычисленный способ образования слова: Суффиксальный∩ - ТАТЬ; ∧ - ЯН; ⏰ - А; Слово Татья... смотреть
Татьяна, -ы, ж.; стар. Татиана, -ы. Производные: Татьянка; Таня; Танюха; Танюша; Танюра; Танюся; Танюта; Тата; Татуля; Татуня; Татуся; Туся; Таша. [От ... смотреть
Татьяна, -ы, жен.; устар. ТатианаОт лат. Tatius - имя сабинского царя или от греч. tatto - устанавливать, определять, назначатьПроизводные: Татьянка, Таня, Танюха, Танюша, Танюра, Танюся, Танюта, Тата, Татуля, Татуня, Татуся, Туся, ТашаИменины: 25.01, 03.10... смотреть
спецсл. Т ("Татьяна")слуховой контроль помещений с помощью проводных и радиоканаловСинонимы: имя, река, таня
Полторы Татьяны. Горьк. Шутл. О женщине высокого роста. БалСок, 50.Синонимы: имя, река, таня
имя собств., сущ. жен. родаТетяна
Татьяна устроительница имени сабинского царя Татий, Татиана, Татьянка, Таня, Танюха, Танюша, Танюра, Танюся, Танюта, Тата, Татуля, Татуня, Татуся, Туся, Таша<br><br><br>... смотреть
Rzeczownik Татьяна Tatiana
Татьяна (гр.) — устроительница, учредительница.
Тать'янаСинонимы: имя, река, таня
塔季娅娜 tăjìyànà, 塔季雅娜 tăjìyănàСинонимы: имя, река, таня
Начальная форма - Татьяна, единственное число, женский род, именительный падеж, имя, одушевленное
Татья́на, народне Тетя́на, -ни
Таня Аят Аня Ант Анат Аант Ять Яна Тая Татьяна Тата Тать
ТАТЬЯНА - pезиновая дубинка
Доронина, Догилева, Пельтцер
- Словарь литературных типов.
Небогатая помещица, вдова. "Женщина лет пятидесяти, к большими серыми глазами навыкате, несколько тупым носом, румяными щеками и двойным подбородком. Лицо ее дышит приветом и ласкою". Носит обыкновенно серое тафтяное платье и белый чепец с висячими лиловыми лентами. "Живет безвыездно в своем маленьком поместье, с соседями мало знается, принимает и любит одних молодых людей". Никакого образования, ни воспитания не получила, но "так просто и хорошо себя держит, так свободно чувствует и мыслит, так мало заражена обыкновенными недугами мелкопоместной барыни, что, поистине, невозможно ей не удивляться..." "Книги не для нее печатаются". Когда не бывает у Т. Б. гостей, то зимой она сидит под окном и вяжет чулок, летом возится о цветами, играет с котятами, кормит голубей... Но когда заедет гость, которого она жалует, Т. Б. "вся оживится: усадит его, напоит чаем, слушает его рассказы, смеется, изредка его по щеке потреплет, но сама говорит мало". Сядет против гостя, обопрется тихонько на локоть и с таким участием смотрит ему в глаза, так дружелюбно улыбается, что гостю невольно в голову придет мысль: "Какая же славная женщина Татьяна Борисовна! Дай-ка я тебе расскажу, что у меня на сердце..." В беде, в горе утешит, добрый совет подаст". Любила смотреть, в особенности, на игры и шалости молодежи. "Сложит руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: "ах, вы, детки мои, детки!.." Самым привлекательным в Т. Б. было "естественность: ее здравый смысл, твердость и свобода, горячее участие в чужих бедах и радостях, словом, все ее достоинства точно родились с ней, никаких трудов и хлопот ей не стоили..." Даже крестьяне не иначе ее зовут, как Татьяной Борисовной, и при ее имени "мужик как-то особенно головой тряхнет". Мало водится Т. Б. с помещицами. Она не умеет их занимать и засыпает под звуки их речей. Когда же старая дева К*** попробовала было заняться ее "развитием" и "довоспитанием", Т. Б. чуть не слегла и стала еще более избегать сближения с соседками. В племяннике, которого она воспитала, ей не нравилось "подобострастие Андрюши". Т. Б. посылала ему денег, пока могла, а затем Беловзоров явился сам в деревню для поправления здоровья, хотя был "поперек себя толще". С теткой и людьми обращался он дерзко, а Т. Б. приговаривала только: "Ох, уж мне эти художники!" - но в нем "души не чаяла", хотя из-за племянника перестало к ней ездить много прежних знакомых.... смотреть
Мать Аси. Бывшая горничная в доме Гагиных. "Высокая, стройная фигура", благообразное, строгое, умное лицо с большими зелеными глазами". "Она слыла - девушкой гордой и неприступной". Гагин-отец "сильно привязался" к Т. В. и хотел даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря на все его просьбы". "Вместе с Асей жила в избе у замужней сестры своей, скотницы" и "не хотела переселиться" в господский дом. Гагин "изъявил желание иметь дочь при себе, но "Т. и в этом ему отказала". Дочь свою она "держала очень строго".... смотреть
Помещица Сучка. Умерла "под Карачевым в девках". Сучка из поваров произвела в кофишенки, затем в актеры, а затем опять обратила в повара за то, что у него брат сбежал. "Никому не дозволяла жениться". "Ведь живу же я так, в девках, - говорила она по этому поводу: - что за баловство! Чего им надо?.."... смотреть
устроительница(латинск.) имени сабинского царя Татийстарое Татианапроизводные Татьянка, Таня, Танюха, Танюша, Танюра, Танюся, Танюта, Тата, Татуля, Татуня, Татуся, Туся, Таша... смотреть
устроительница (латинск.) - имени сабинского царя Татий старое - Татиана производные - Татьянка, Таня, Танюха, Танюша, Танюра, Танюся, Танюта, Тата, Татуля, Татуня, Татуся, Туся, Таша... смотреть
Крепостная помещицы Лосняковой. Любит фельдшера Павла Андреевича и тот ее, но, благодаря проискам главного конторщика и ключницы, им не разрешают вступить в брак. Т. перевели из прачек в судомойки, бьют и держат в затрапезе. В конце концов ссылают.... смотреть
ТАТЬЯНА КРЕЩЕНСКАЯ, день 12 января.
Героиня романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин».В начале романа — дочь небогатых помещиков, в конце — княгиня, петербургская дама.Татьяна Ларина, по выраж... смотреть
- "Старшая дочь" Лариных, еще "девочка", на взгляд Онегина; уж "не дитя", по мнению матери, "никто б ее назвать прекрасной не мог"; она "не привлекает очей красотою и свежестью румяной". При появлении ее в московском театре "не обратились на нее ни дам ревнивые лорнеты, ни трубки модных знатоков". На балу в Москве она сидит, "не замечаема никем". - У нее "прелестные плечи", "прелестные пальчики". "Московские кузины" находят, что она "очень недурна", хотя и "бледна и худа". "Бледный цвет ее" и "вид унылый" подмечает и Онегин. В Москве "один какой-то шут печальный ее находит идеальной". Московские "девы" считают Т. "что-то странной, провинциальной и жеманной". Сама она боится поездки в Москву; боится "на суд взыскательному свету представить ясные черты провинциальной простоты, и запоздалые наряды, и запоздалый склад речей! Московских франтов и цирцей привлечь насмешливые взгляды! О, страх! нет, лучше и верней в глуши лесов остаться ей..." Татьяна "уездная барышня", "бедная", "простая", "несмелая", "смиренная", "верила преданьям простонародной старины, и снам, и карточным гаданьям и предсказаниям луны". "Таинственно ей все предметы провозглашали что-нибудь, предчувствия теснили грудь. Жеманный кот, на печке сидя, мурлыча, лапкой рыльце мыл: то несомненный знак ей был, что едут гости. Вдруг увидя младой двурогий лик луны на небе с левой стороны, она дрожала и бледнела; когда ж падучая звезда по небу темному летела и рассыпалася, тогда в смятенье Таня торопилась, пока звезда еще катилась, желанье сердца ей шепнуть. Когда случалось где-нибудь ей встретить черного монаха иль быстрый заяц меж полей перебегал дорогу ей - не зная, что начать со страха, предчувствий горестных полна, ждала несчастья уж она". "Что ж? тайну прелесть находила и в самом ужасе она". - После крещенского сна ее долго "тревожит сновиденье. Не зная, как его понять, мечтанья страшного значенье Татьяна хочет отыскать". Она "дней несколько потом все беспокоилась о том". "Ее любимец" - "Мартын Задека, глава халдейских мудрецов, гадатель, толкователь снов". "…Он отрады во всех печалях ей дарит и безотлучно с нею спит". Библиотека ее состоит из "полки книг" с произведениями Ричардсона, Руссо, г-жи Коттэн и т. п. - французских романов [Т. "по-русски плохо знала, романов наших не читала и выражалася с трудом на языке своем родном"]. Полка пополнялась "кочующими купцами", привозившими в "забытое селенье" разрозненную "Мальвину", "Мартына Задеку" и т. п. Татьяна жила "в глуши лесов", "в глуши забытого селенья", и ей дорог был этот "милый, тихий свет" с его "жизнью полевою". Ей дороги "свои роща и луга", и "дикий сад", и "свои цветы", "уединенный уголок, где льется светлый ручеек"; "знакомых гор вершины, знакомые леса, мирные долины". - "Она любила на балконе предупреждать зари восход". "Русская душою, сама не зная почему", она "любила русскую зиму с ее холодною красою". Когда было решено ехать в Москву, "вставая с первыми лучами, теперь она в поля спешит", прощается, озирая их "умиленными очами". "Ее прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей остановляют поневоле Татьяну прелестью своей; она, как с давними друзьями, с своими рощами, лугами еще беседовать спешит"... "Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?" - "Прости и ты, моя свобода", - говорит она, уезжая - "и слез ручей у Тани льется из очей". В Москве Тане "нехорошо на новоселье". Утром "садится она", по обыкновению, "у окна". "Пред нею незнакомый двор, конюшня, кухня и забор". На балу "ей душно"... "Мысль ее далече бродит: забыт и свет, и шумный бал"... "Она мечтой стремится к жизни полевой, в деревню, к бедным поселянам"... Беседы в гостиных кажутся ей "бессвязным, пошлым вздором"; все в людях здесь "бледно и равнодушно". Когда Т. стала "княгинею N" - внешний вид ее совершенно изменился. В ней "нельзя было найти и следов Татьяны прежней". "С головы до ног никто бы в ней найти не мог того, что модой самовластной в высоком лондонском кругу зовется vulgar". "Она была не тороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без этих маленьких ужимок, без притязательных затей... Все тихо, просто было в ней. Она, казалось, верный снимок du comme il faut"... Из "бедной" "уездной барышни", "смиренной, несмелой и простой", она стала "неприступною богиней роскошной царственной Невы", "величавой, небрежной законодательницей зал". Когда она входит "на бал" - "толпа колеблется, и по зале бежит шепот". К ней дамы подвигаются ближе, старушки улыбаются ей; мужчины кланяются ниже, ловят взор ее очей; девицы проходят "тише пред ней по зале". Сама Т. ценит мнение света: когда "влюбленный" Онегин стал "следовать за ней, как тень" и писать письма, она не выдала ничем других чувств, но "на лице ее" можно было прочитать "след боязни тайной, чтоб муж иль свет не угадал проказы слабости случайной, всего, что мой Онегин знал". - Т. "твердо вошла в свою роль". Однако все же это была лишь "роль". В душе ее продолжала жить "прежняя Таня, бедная Таня", "с мечтами, с сердцем прежних дней". "Мне, Онегин, - говорит она Е-ю, - пышность эта, постылой жизни мишура, мои успехи в вихре света, мой модный дом и вечера - что в них? Сейчас отдать я рада всю эту ветошь маскарада, весь этот блеск, и шум, и чад за полку книг, за дикий сад, за наше бедное жилище, за те места, где в первый раз, Онегин, видела я вас, да за смиренное кладбище, где нынче крест и тень ветвей над бедной нянею моей".<p class="tab">Была от природы "мечтательницей милой". "Задумчивость" была ее "подругой от самых колыбельных дней". В детстве "детские проказы ей были чужды". "Когда няня собирала для Ольги на широкий луг всех маленьких ее подруг, она в горелки не играла, ей скучен был и звонкий смех, и шум их ветреных утех". "Куклы, даже в эти годы, Т. в руки не брала, про вести города и моды с ней разговоров не вела". "Ее изнеженные пальцы не знали игл; склонясь на пяльцы, узором шелковым она не оживляла полотна". Ее сердце "пленяли страшные рассказы зимою в темноте ночей". - "Она ласкаться не умела к отцу и матери своей". Став после княгиней, она вспоминает в беседе с Онегиным не их могилы, а кладбище, где лежит ее "бедная няня". "Дика, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива, она в семье своей родной казалась девочкой чужой", хотя одарена "сердцем пламенным и нежным". "Долю" свою она считает "несчастной". "Вообрази, я здесь одна, - пишет она Евгению, - никто меня не понимает. Рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна". "Теченье сельского досуга услаждает ей" только "задумчивость мечтами". "Ей рано" стали нравиться романы. Они ей заменяли все". Днем она "бродит" с ними "в саду" или "в тишине лесов"; ночью заветный "том лежит у нее под подушкой". Это были, по большей части, устаревшие уже в то время романы, в которых "пламенный творец, свой слог на важный лад настроя, являл нам своего героя как совершенства образец. Он одарял предмет любимый, всегда неправедно гонимый, душой чувствительной, умом и привлекательным лицом. Питая жар чистейшей страсти, всегда восторженный герой готов был жертвовать собой, и при конце последней части всегда наказан был порок, добру достойный был венок". Таня "влюблялась в обманы" этих романов - в "Вольмара", "Грандисона", "Малек-Аделя", и ей мечтался свой герой "совершенства образец". - "Ты в сновиденьях мне являлся... незримый ты мне был уж мил, твой чудный взор меня томил, в душе твой голос раздавался давно"... Незримый "герой" "говорит с нею в тиши" в высочайшие минуты жизни - когда она "в молитвах услаждает тоску волнуемой души", когда она "помогает бедным". - "Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой", - пишет она "герою". Его "посылает ей Бог": "то в высшем суждено совете, то воля неба", верит Т. Под влиянием чтения "давно ее воображенье, сгорая негой и тоской, алкало пищи роковой; давно сердечное томленье теснило ей младую грудь; душа ждала... кого-нибудь... И дождалась". - "Герой" явился: Онегин, живший совершенным "анахоретом", неожиданно приехал к Лариным. "Пошла догадка за догадкой": "все" стали "Татьяне прочить жениха". Т. "слушала с досадой такие сплетни, но тайком с неизъяснимою отрадой невольно думает о том; и в сердце дума заронилась; пора пришла - она влюбилась... Открылись очи; она сказала: это он". В письме же к Онегину сама Т. рассказывает так: "ты чуть вошел - я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!" - "Он!" "Для мечтательницы милой облеклись в единый образ" и "Малек-Адель, и де-Линар, любовник Юлии Вольмар, и Вертер, мученик мятежный, и бесподобный Грандисон" - все это "в одном Онегине слилось". - "Вообрази, я здесь одна", "молча гибнуть я должна" (выше), пишет Т. своему "герою". "Судьбу мою отныне я тебе вручаю, перед тобою слезы лью, твоей защиты умоляю". - "В это самое мгновенье не ты ли, милое виденье, в прозрачной темноте мелькнул, приникнул тихо к изголовью? Не ты ль с отрадой и любовью слова надежды мне шепнул? Кто ты, мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?" - "Я знаю, ты мне послан Богом, до гроба ты - хранитель мой". Это "он". "В милой простоте" Т. "не ведает обмана и верит избранной мечте". И вот "теперь и дни и ночи и жаркий, одинокий сон - все полно им; все деве милой без умолку волшебной силой твердит о нем. Докучны ей и звуки ласковых речей, и взор заботливой прислуги. В уныние погружена, гостей не слушает она и проклинает их досуги, их неожиданный приезд и продолжительный присест". - "Теперь с каким она вниманьем" перечитывает "сладостный роман. С каким живым очарованьем пьет обольстительный обман!" "Она бродит с опасною книгой в тишине лесов, одна" и "воображает себя героиней своих возлюбленных творцов - Кларисой, Юлией, Дельфиной". Везде ее воображенью представляются "приюты счастливых свиданий". Она "в ослепительной надежде блаженство темное зовет, негу жизни узнает, пьет волшебный яд желаний". Она ищет в романе "и находит свой тайный жар, свои мечты, плоды сердечной полноты"; вздыхает, и себе присвоя чужой восторг, чужую грусть, в забвеньи шепчет наизусть письмо для милого героя"... "Тоска любви Т. гонит, и в сад идет она грустить, и вдруг недвижны очи клонит, и лень ей далее ступить: приподнялася грудь, ланиты мгновенным пламенем залиты, дыханье замерло в устах, и в слухе шум, и блеск в очах"... "Я влюблена", -шепчет она няне. - "Сердечный друг, ты не здорова? - Оставь меня, я влюблена" - ...И тут "вдруг мысль в ее уме родилась": она пишет свое "необдуманное письмо" ("Кто ей внушал и эту нежность, и слов любезную небрежность? Кто ей внушал умильный вздор, безумный сердца разговор и увлекательный, и вредный?.... Я не могу понять...) Т. пишет письмо, "стыдом и страхом замирая", страшится его "перечесть". Отправив письмо, она полна надежд и мучений. "Бледна, как тень, с утра одета, Т. ждет". "Но день протек - и нет ответа. Другой настал: все нет как нет". Когда приехал Ленский и старушка Ларина случайно спросила о Евгении, "Т., вспыхнув, задрожала". Услышав, что Онегин "сегодня быть обещал", "Т. потупила взор, как будто слыша злой укор". Вечером "Т. пред окном стояла, на стекла хладные дыша, задумавшись, моя душа, прелестным пальчиком писала на отуманенном стекле заветный вензель О да Е. И между тем душа в ней ныла, и слез был полон томный взор". "Вдруг топот; кровь ее застыла... вот ближе... скачут... и на двор Евгений! "Ах!" - и легче тени Татьяна прыг в другие сени, с крыльца на двор и прямо в сад; летит, летит; взглянуть назад не смеет; мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты, сирень переломала, по цветникам летя к ручью и, задыхаясь, на скамью упала". Онегин "прервал ее тяжелый сон" своею "проповедью". - Когда после этого он "подал руку ей" - "печально (как говорится, машинально) Т. молча оперлась; головкой томною склонясь, пошла домой". - Этот "час" кажется ей еще годы спустя "страшным"... - "Боже! стынет кровь, как только вспомню взгляд холодный и эту проповедь". - Но любовь Т. не прошла: "Татьяна любит не шутя - и предается безусловно любви, как милое дитя". "Любви безумные страданья не перестали волновать младой души, печали жадной; нет, пуще страстью безотрадной Татьяна бедная горит; ее постели сон бежит; здоровье, жизни цвет и сладость, улыбка, девственный покой, пропало все, что звук пустой, и меркнет милой Тани младость: так одевает бури тень едва рождающийся день. Увы, Татьяна увядает; бледнеет, гаснет - и молчит! ничто ее не занимает, ее души не шевелит". "Неожиданное" появление Онегина на ее именинах привело ее в смятенье: "утренней луны бледней и трепетней гонимой лани, темнеющих очей она не подымает: пышет бурно в ней страстный жар; ей душно, дурно, она приветствий двух друзей не слышит, слезы из очей хотят уж капать; уже готова бедняжка в обморок упасть". - Странный "нежный взор" Онегина на минуту "оживляет сердце" ей, но тотчас затем Онегин начинает ухаживать за Ольгой. "Его нежданным появленьем, мгновенной нежностью очей и странным с Ольгой поведеньем до глубины души своей она проникнута"; не может никак понять своего "героя", "тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит..." "Погибну, - Таня говорит: - но гибель от него любезна, я не ропщу: зачем роптать? не может он мне счастья дать". Смерть Ленского не убила ее любви. Наоборот, "в одиночестве жестоком" после отъезда Ольги "сильнее страсть ее горит, и об Онегине далеком ей сердце громче говорит. Она его не будет видеть; она должна в нем ненавидеть убийцу брата своего". Но, войдя в покинутый дом Онегина, "Т. взором умиленным вокруг себя на все глядит; и все ей кажется бесценным, все душу томную живит полумучительной отрадой". Наутро посетив снова дом Евгения, "забыв на время все на свете, она долго плачет", но "любовь" свою Т. скрывает от всех, "хранит заветный клад и слез и счастья и не делится им ни с кем". Она "изнывает тайно". В "келье модной" Евгения Т. нашла новые книги, не похожие на ее старые романы. "Показался выбор их ей странен". "Чтенью предалася Татьяна жадною душой, и ей открылся мир иной". "Британской музы небылицы тревожат сон отроковицы, и стал теперь ее кумир или задумчивый Вампир, или Мельмот, бродяга мрачный, иль Вечный жид, или Корсар, или таинственный Сбогар. Лорд Байрон прихотью удачной облек в унылый романтизм и безнадежный эгоизм". В книгах Онегина "хранили многие страницы отметку редкую ногтей. Глаза внимательной девицы устремлены на них живей. Татьяна видит с трепетаньем, какою мыслью, замечаньем бывал Евгений поражен, с чем молча соглашался он. На их полях она встречает черты его карандаша: везде Онегина душа себя невольно выражает, то кратким словом, то крестом, то вопросительным значком". "И начинает понемногу" "Татьяна понимать" "того, по ком она вздыхать осуждена судьбою властной: чудак печальный и опасный, созданье ада иль небес, сей ангел, сей надменный бес, что ж он? Ужели подражанье, ничтожный призрак, иль еще москвич в Гарольдовом плаще, чужих причуд истолкованье, слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он? Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено?" Несмотря на это, Т. и теперь все-таки "любит" Онегина. В Москве на балах и т. п. "мечты" ее уносятся к "местам, где он являлся ей": только "надежды" больше нет, и для нее стали "все жребии равны"...</p><p class="tab">Став княг. N. и встретившись снова с Евг., Т. совершенно равнодушна к нему по виду. "Она его не замечает, как он ни бейся, хоть умри", и "порою вовсе не заметит, порой одним поклоном встретит". В ответ на его частые письма - "в лице лишь гнева след". - Богатая опытом светской жизни, Т. теперь еще больше поняла Онегина и его "внезапную любовь". - "Онегин, я была моложе, я лучше, кажется, была, и я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла, какой ответ? Одну суровость..." "Тогда - не правда ли? - в пустыне, вдали от суетной молвы, я вам не нравилась. Что ж ныне меня преследуете вы?.. Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете теперь являться я должна, что я богата и знатна... Не потому ль, что мой позор теперь бы всеми был замечен и мог бы в обществе принесть вам соблазнительную честь?" - И, несмотря на все это, в душе она продолжает все так же любить Онегина. Ей все дороги "те места", где она "видела его в первый раз". Над письмами Евгения она сидит "и тихо слезы льет рекой, опершись на руку щекой". В ней продолжает жить "прежняя Таня, бедная Таня", "простая дева с сердцем и мечтами прежних дней". В ее душе - "немые страдания": "А счастье было так возможно, так близко!.." - "Я вас люблю - к чему лукавить?" - говорит она Онегину.</p><p class="tab">"Мечтательница Татьяна одарена (наряду с "воображением живым") "живым умом" и "рассудком". Рассудок говорит и в ее письме: "Быть может, это все пустое, обман неопытной души, и суждено совсем иное", - говорит она. "Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда б не знала вас; не знала б горького мученья. Души неопытной волненья смирив со временем (как знать), по сердцу я нашла бы друга". - "Мы - ничем мы не блестим, хоть вам в рады простодушно", сознает она положение своей семьи и свое, несмотря на жизнь среди "мечтаний". Письмо ее, по мнению Онегина, написано "с таким умом". T., прочитав книги Онегина, не только "поняла" их, но и поняла Онегина из них. Когда она стала "княгинею", то сумела "быстро в роль свою войти" и заслужить уважение "света". В ее салоне, несмотря на то, что там были "необходимые глупцы", "легкий вздор сверкал без глупого жеманства" и его "прерывал разумный толк без пошлых тем, без вечных истин, без педантства", "не пугая ничьих ушей свободной живостью своей". - Наряду с "живым умом", Т. одарена "волею". Еще в деревне, во время "трагинервического припадка" при "нежданном появлении" Онегина, "рассудка власть" у нее "превозмогает": она не "упала в обморок", а "сквозь зубы два слова молвила тишком и усидела за столом". Когда же она позднее встретилась с Онегиным, будучи уже княгинею N, ей уж "ничто не изменяет". "Как сильно ни была она удивлена, поражена, у ней и бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она"; "в ней сохранился тот же тон, был так же тих ее поклон". - Даже "зоркий взгляд" Онегина не мог открыть ни ее любви к нему, ни ее "немых страданий". Т. побеждает свою любовь. Ответ ее Онегину звучит непреклонной волей. - Еще в деревне, во время "мечтаний", пред Татьяной носился нравственный идеал долга. "Как знать? - пишет она Евгению: - по сердцу я нашла бы друга, была бы верная супруга и добродетельная мать". В последней главе романа Т. осуществляет этот идеал: "Вы должны, я вас прошу меня оставить... - Я другому отдана и буду век ему верна". "Татьяны милый идеал", - так называет созданный им тип Пушкин.</p><p class="tab">Критика: 1) "Татьяна - существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины - ровное, светлое пламя; в противном случае - упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, вся отдалась бы своим материнским обязанностям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этой наружной холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур". [Белинский. Соч., т. 8].</p><p class="tab">2) "Татьяна положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоз русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене после встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже не повторялся в нашей художественной литературе - кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева". [Достоевский. Соч., т. X].</p><p class="tab">3) "Татьяна вышла у Пушкина сильнее духом, чем Онегин, но поэт вовсе не имел в виду представить свою героиню, как образец сильного женского характера. Вместе с тем, и столь необходимая в данном случае идеализация образа сделана Пушкиным с большой сдержанностью. Татьяна не поставлена на пьедестал. В создании этого образа Пушкин остается все тем же реалистом, не покидающим почвы действительности, каким он обнаружился в Онегине, столь же мало идеализированным". "Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что художественный образ пушкинской Татьяны останется в нашей литературе навсегда. После него был создан целый ряд женских характеров, из которых некоторые принадлежат к первостепенным созданиям искусства. Но ни блестящий сонм тургеневских женщин, ни женские натуры, так глубоко разработанные Л. Н. Толстым, ни другие образы, которые, не будучи первостепенными созданиями искусства, однако, способны заинтересовать нас, по своему содержанию, больше Татьяны - все они, вместе взятые, не могли до сих пор заставить нас забыть Татьяну Пушкина". [Д. Овсянико-Куликовский. Ист. р. лит., т. I].</p><div align="right"></div>... смотреть
"Помещица". "Дворянка столбовая". В первый приезд Райского (студентом), Т. М. была "красавица". "Высокая, не полная и не сухощавая, но живая старушка... даже не старушка, а лет около пятидесяти женщина, с черными, живыми глазами и такой доброй и грациозной улыбкой, что, когда и рассердится и засверкает гроза в глазах, так за этой грозой опять видно чистое небо". "Над губами маленькие усики; на левой щеке, ближе к подбородку, родимое пятно с густым кустиком волос. Это придавало лицу ее еще какой-то штрих доброты". "Она стригла седые волосы и ходила дома, по двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет". "До полудня она ходила в широкой белой блузе, с поясом и большими карманами, а после полудня надевала коричневое, по большим праздникам светлое, точно серебряное, едва гнувшееся и шумящее платье, а на плечи накидывала старинную шаль, которая вынималась и выкладывалась одной только Василисой". - "Дядя Иван Кузьмич с Востока вывез, триста червонных заплатил: теперь этакой ни за какие деньги не отыщешь! - хвасталась она". "На поясе и в карманах висело и лежало множество ключей, так что бабушку, как гремучую змею, можно было слышать издали, когда она идет по двору или по саду". "Накинув шаль и задумавшись, она походила на один старый женский портрет, бывший в старом доме в галерее предков". "Иногда вдруг появлялось в ней что-то сильное, властное, гордое: она выпрямлялась, лицо озарялось какою-то внезапною строгою или важною мыслию, как будто уносившею ее далеко от этой мелкой жизни, в какую-то другую жизнь". "Сидя одна, она иногда улыбалась так грациозно и мечтательно, что походила на беззаботную, богатую, избалованную барыню. Или когда, подперев бок рукою или сложив руки крестом на груди, смотрит на Волгу и забудет о хозяйстве, то в лице носится что-то грустное". Через 14-ть лет, когда Райский приехал снова навестить ее, "она, хотя постарела, но постарела ровною, здоровою старостью: ни болезненных пятен, ни глубоких нависших над глазами и ртом морщин, ни тусклого, скорбного взгляда!" "Видно, что ей живется крепко, хорошо, что она если и борется, то не дает одолевать себя жизни, а сама одолевает жизнь и тратит силы в этой борьбе скупо". "Голос у ней не так звонок, как прежде, да ходит она теперь с тростью, но не горбится, не жалуется на недуги. Так же она без чепца, так же острижена коротко, и тот же блещущий здоровьем и добротой взгляд озаряет все лицо, не только лицо, всю ее фигуру".<p class="tab">Т. М. "по воспитанию была старого века и разваливаться не любила, а держала себя прямо, с свободной простотой, но и с сдержанным приличием в манерах", "со сдержанным достоинством барыни", "и ног под себя, как делают нынешние барыни, не поджимала". - "Это стыдно женщине", - говорила она. - "В кабинете Т. М. стояло старинное", "окованное бронзой и украшенное резьбой, бюро с зеркалом, с урнами, с лирами, с гениями". Т. М. "завесила зеркало": "Мешает писать, когда видишь свою рожу напротив, - говорила она". "Еще там был круглый стол, на котором она обедала, пила чай и кофе, да довольно жесткое, обитое кожей, старинное же кресло, с высокой спинкой рококо". В юности Т. М. была "живой, очень красивою, стройною, немного чопорною девушкой". По городским рассказам, "Тит Никоныч", "приехавший" тогда "в город", "любил Т. М., а она его"; "а за нее сватался покойный граф, Сергей Иваныч". "В одну ночь граф подстерег rendez-vous T. M. с Ватутиным в оранжерее", очень "решительное", - как выражалась Крицкая. "Граф дал пощечину Титу Никонычу". Тот "не вынес, сбил с ног графа… и чуть не зарезал его". "Т. М. остановила его за руку: "Ты, говорит, дворянин, а не разбойник - у тебя есть шпага!" - и развела их. Драться было нельзя, чтобы не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф - молчать обо всем, а Ватутин - "не жениться"... Вот отчего Т. М. осталась в девушках". - У Т. М. "был свой капитал, выделенный ей из семьи, "тысяч полтораста", своя родовая деревенька". Но после смерти отца и матери Райского - ее племянника и племянницы - она поселилась в "маленьком именьице" Райского - "Малиновке" - "с двумя двоюродными внучками-сиротами, оставленными ей двоюродной племянницей", которую Т. М. "любила, как дочь". "В столице" Т. М. "никогда не живала". Она не может совершенно понять, как Райский не заботится об имении, считает его "клочком" земли и т. д. Она думала, что Райский навсегда поселится в своей Малиновке. Иначе - "зачем он приехал?" - Она сама называла себя в шутку его "старостой". - "Позови людей, - приказывает она Василисе по приезде Райского: - Старосте скажи, всем, всем: хозяин, мол, приехал, настоящий хозяин, барин!" - "Милости просим, батюшка! милости просим в родовое гнездо! - с шутливо-ироническим смирением говорила она, подделываясь под мужицкий лад. - Не оставьте нас своей милостью: Татьяна Марковна нас обижает, разоряет, заступитесь!.. Ха-ха-ха. - На тебе ключи, на вот отчеты, изволь командовать, требуй отчета от старухи: куда все растранжирила, отчего избы развалились?.. Поди-ка, в городе все малиновские мужики под окошками побираются"... "Да что ж ты, хозяин, молчишь? Что не спрашиваешь отчета?" "В большой шнуровой книге" у нее "отмечена всякая копейка" внука. Она аккуратно посылала ему "счеты", "ведомости", "реестры". Узнав, что Райский не читал их, Т. М. "вспылила": "Я тут тружусь, сижу иногда заполночь, пишу, считаю каждую копейку, а он рвал". - "Полно тебе: ти, ти, ти, ля, ля, ля! - передразнила она его. - Хочешь смотреть и принимать имение?" - "Ты этак не думаешь ли, что я твоими деньгами пользовалась? Смотри, вот тут отмечена всякая копейка". - Когда же T. M. услышала, что Райский хочет "уступить все милым сестрам" "в приданое", она "сильно расходилась". - "Не бывать этому! - пылко воскликнула Бережкова: - они не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да после бабушки втрое, а, может быть, и побольше останется: это все им! Не бывать, не бывать! И бабушка твоя, слава Богу, не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфинька! Где ты? Иди сюда! Вот слышишь: братец тебе жаловать изволит дом, и серебро, и кружева. Ты ведь бесприданница, нищенка! Приседай же ниже, благодари благодетеля, поцелуй у него ручку. Что же ты? - Не бери! - повелительно сказала Т. М. - Скажи: не хочу, не надо, мы не нищие, у нас у самих есть имение". Марфинька, однако, "потихоньку" приняла "подарок" от Райского. "Ну, вот, и кончено, - громко и весело сказал Райский: - милая сестра! ты не гордая, не в бабушку!" - "Что кончено? - вдруг спросила бабушка. - Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась". "Она выложила перед ним бумаги и книги". - "Вот четыреста шестьдесят три рубля денег - это ваши. В марте мужики принесли за хлеб. Тут по счетам увидите, сколько внесено в приказ, сколько отдано за постройку и починку служб, за новый забор, жалованье Савелью - все есть". - "Бабушка!" - "Бабушки нет, а есть Татьяна Марковна Бережкова". Т. М-не и в голову никогда не приходило устранить от себя управление имением, и не хотела она этого. Она б не знала, что делать с собой. Она хотела только попугать Райского - и вдруг он принял это серьезно". Стал говорить, что "отдаст все в чужие руки" или "на школы", "отпустит на волю крестьян" и т. п. - "Пожалуй, чего доброго? От него станется, вон он какой!" - думала Т. М. "в страхе". "Так и быть, - сказала она: - я буду управлять, пока силы есть. А то, пожалуй, дядюшка так управит, что под опеку попадешь". - "Она управляла имением Райского, как маленьким царством, мудро, экономично, кропотливо, но деспотически и на феодальных началах. Опекуну она не давала сунуть носа в ее дела и, не признавая никаких документов, бумаг, записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась в ответ на письма опекуна, что все акты, записи и документы записаны у ней на совести и она отдаст отчет внуку, когда он вырастет, а до тех пор, по словесному завещанию отца и матери его, она полная хозяйка". Она "любила говорить, что без нее ничего не сделается"; "например, веревку мог купить всякий. Но Боже сохрани, чтоб она поверила кому-нибудь деньги". "Хотя: она была не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них и даже не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом не забыть, куда деньги дела, и не испугаться. Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши". Она была "хлопотлива, любила повелевать, распоряжаться, действовать, ей нужна была роль. Она век свой делала дело, и если не было, так выдумывала". "Кроме крупных распоряжений, у ней жизнь кипела маленькими заботами и делами. То она заставит девок кроить, шить, то чинить что-нибудь, то варить, чистить. "Делать все самой" она называла смотреть, чтоб все при ней делали". "Она собственно не дотронется ни до чего, а старчески-грациозно подопрет одной рукой бок, а пальцем другой повелительно указывает, что как сделать, куда поставить, убрать". День Т. М. обычно проходил так: "распорядившись утром по хозяйству", она "после кофе, стоя, сводила у бюро счеты, потом садилась у окон и глядела в поле, следила за работами, смотрела, что делалось на дворе, и посылала Якова или Василису, если на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось". "Потом, если нужно, ехала в ряды и заезжала с визитами в город, но никогда не засиживалась, а только заглянет минут на пять и сейчас к другому, к третьему, и к обеду домой". "Не то, так принимала сама визиты, любила пуще всего угощать завтраками и обедами гостей". "После обеда" Т. М. зимой, сидя у камина, часто задумчиво молчала, когда была одна. Она сидела беспечной барыней, в красивой позе, с сосредоточенной будто бы мыслью или каким-то глубоким воспоминанием, и - любила тогда около себя тишину, оставаясь долго в сумерках одна. Лето проводила в огороде и саду: здесь она позволяла себе, надев замшевые перчатки, брать лопатку, или грабельки, или лейку в руки, и, для здоровья, вскопает грядку, польет цветы, обчистит какой-нибудь куст от гусеницы, снимет паутину с смородины и, усталая, кончит вечер за чаем, в обществе Тита Никоныча Ватутина, ее старинного и лучшего друга, собеседника и советника".</p><p class="tab">Все в городе "уважали Т. М.". Она знала и "любила" это. "Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней, и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались". "Любила она, чтобы всякий день кто-нибудь завернул к ней, а в именины ее все, начиная с архиерея, губернатора и до последнего повытчика в палате, чтобы три дня город поминал ее роскошный завтрак, нужды нет, что ни губернатор, ни повытчики не пользовались ее искренним расположением. Но если бы не пришел в этот день m-r Шарль, которого она терпеть не могла, или Полина Карповна, она бы искренно обиделась". "В этот день она, по всей вероятности, втайне желала, что бы зашел на пирог даже Маркушка". Т. М. "добрая, гостеприимная хозяйка". Она "еще ни одного человека не выпустила от себя", "не напичкав его чем-нибудь во всякую пору, утром и вечером". У нее в доме "наверное можно накормить роту солдат". - "Ах, бабушка, как мне всего хочется! - говорила Вера, ласкаясь, как кошка, около бабушки: - и чаю, и супу, и жаркого, и вина. И Ивану Иванычу тоже. Скорее, милая бабушка". "Она знала, чем бабушку успокоить". - "Ты, не шутя, ужинать будешь?" - спросила Т. М., смягчаясь", Райского, на которого была "сердита". - "Т. М., я не успел нынче позавтракать, нет ли чего?" - "вдруг попросил" Викентьев во время "сватовства", желая отвратить "грозу". - "Видите, какой хитрый! - сказала Бережкова: - он знает мою слабость". Она "очень любила Викентьева, по словам Марфиньки, за то, что он "много кушает… что ни дай, все скушает"... - "Приди Маркушка к вам, вы бы и ему наготовили всего", - говорит Райский. - "Чего не выдумает; Маркушку угощать! - ответила Т. М. - "Пришел бы ко мне об ту пору: я бы ему дала обед!" Но, когда "Маркушка" пришел к Райскому и "поужинал" без ее ведома, Т. М. спрашивает: "Отчего ты не разбудил меня! Кто вам подавал, что подавали?.. Все холодное! Как же не разбудить меня! Дома есть мясо, цыплята... Ах, Борюшка, срамишь ты меня!" - "Мы сыты и так". - "А пирожное? - спохватилась она: - ведь его не осталось! Что же вы ели?" - "Ничего: вон Марк пунш сделал. Мы сыты". - "Сыты! ужинали без горячего, без пирожного. Я сейчас пришлю варенья..." Увидя заснувшего в комнате Райского Волохова, Т. М. заметила: "Стыд, Борис Павлович, стыд: разве перин нет в доме?" "Через несколько времени пришла Марина и поставила прежде на стол банку варенья, потом втащила пуховик и две подушки". Когда Марк пришел еще раз: "Уж не Маркушка ли опять? - с ужасом спросила Т. М. - Деньги-то не забудь взять с него назад! Да не хочет ли он трескать? я бы прислала"... Даже "Опенкина" Т. М. не принимала только тогда, когда ждала "хороших гостей", т. е. "людей поважнее в городе"... - "Нечего делать, - с тоской сказала бабушка: - надо пустить. Чай, голоднехонек, бедный! Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на целый месяц отделаюсь". "Запереть ему совсем двери было не в нравах провинции вообще и не в характере Т. М. в особенности, как ни тяготило ее присутствие пьяного в комнате, его жалобы и вздохи". Когда Опенкин "томил Бережкову рассказами", "снисходительная старушка не решалась напомнить ему о позднем часе, ожидая, что он сам "догадается". Сама Т. М. редко выезжала из дома, но "в торжественных случаях, например, когда ехала "в город с визитами, или в лавки, делать закупки", - она приказывала "заложить свою старую, высокую карету", "надевала чепчик, серебристое платье, турецкую шаль", лакею приказывала "надеть ливрею". Она ездила на паре "сытых лошадей, ехавших медленной рысью, в груди у них что-то отдавалось, точно икота. Кучер держал кнут в кулаке, вожжи лежали у него на коленях, и он изредка подергивал ими, с ленивым любопытством и зевотой поглядывая на знакомые предметы по сторонам. В таких случаях "выезд" Т. М походил на "торжественное шествие" по городу. Не было человека, который бы не поклонился ей. С иными она останавливалась поговорить". Она знала всякого встречного", знала, где кто живет и как, - все это бегло, на ходу". "В лавках купцы встречали ее с поклонами и с улыбкой". Т. М. в лавке "пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене на хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и отдала Прохору".</p><p class="tab">"Т. М. гордилась своим родом предками, всегда чувствовала себя "дворянкой". "Ни с кем она так охотно не пила кофе", "не говорила секретов", как с А. И. Тушиной, "находя в ней" "больше всего глубокое уважение... к своему роду, к фамильным преданиям". - "Ты кто: - сказала Т. М. Тычкову: - ничтожный приказный, parvenu, и ты смеешь кричать на женщину, и еще на столбовую дворянку". - Когда Крицкая сказала: "Ах, Т. М., это у нас по-мещански, а в столице..." - "глаза" у Т. М. "засверкали". "Это не мещане, Полина Карповна! - с крепкой досадой ответила Т. М., указывая на портреты родителей Райского, а также Веры и Марфиньки, развешанные по стенам: - И не чиновники из палаты, - прибавила она, намекая на покойного мужа Крицкой". - "Загляни в старый дом, на предков: постыдись хоть их", - говорила она Райскому. - "Не огорчай бабушку", - говорит Т. М. студенту Райскому: - Дай дожить ей до такой радости, чтоб увидеть тебя в гвардейском мундире; молодцом приезжай сюда..." - "Приказных она вообще не любила: "Писать согнувшись, купаться в чернилах, бегать в палату; кто потом за тебя пойдет? Нет, нет, приезжай офицером да женись на богатой, - советовала она Райскому. - Богатая невеста может быть и не дворянка". "К нам из Москвы переселился Мамыкин, откупщик, - пишет она Райскому 6 лет спустя: - у него дочь невеста, одна, больше детей нет. Вот если б Бог благословил меня дождаться такой радости: женить тебя и сдать имение с рук на руки, то я покойно закрыла бы глаза". - По приезде Райского она говорит ему, что в красоте с Верочкой и Марфинькой "разве Настенька Мамыкина постоит: помнишь, я писала, дочь откупщика? - Она лукаво подмигнула ему". - "Почему вы знаете, что для меня счастье - жениться на дочери какого-то Мамыкина?" - "Она красавица, воспитана в самом дорогом пансионе в Москве. Одних бриллиантов тысяч на восемьдесят... тебе полезно жениться... Взял бы богатое приданое, зажил бы большим домом, у тебя бы весь город бывал, все бы раболепствовали перед тобой, поддержал бы свой род, связи... И в Петербурге не ударил бы себя в грязь... - мечтала почти про себя Т. М". - "Бог с тобой, что ты, Борюшка? Долго ли этак до сумы дойти! Рисовать, писать, имение продать. Не будешь ли по урокам бегать, школьников учить? Эх ты! Из офицеров вышел, вон теперь в короткохвостом сюртучишке ходишь. Вместо того, чтоб четверкой в дормезе прокатить, притащился на перекладной, один, без лакея, чуть не пешком пришел. А еще Райский! Загляни в старый дом, на предков: постыдись хоть их! Срам, Борюшка! То ли бы дело, с этакими эполетами, как у дяди, Сергея Ивановича". "Что смеешься? Я дело говорю!" - заметила Т. М. "Нажить богатство, выйти в люди", по мнению Т. М., значит "уметь жить". Нил Андреич, по ее словам, "умеет жить" и вообще "важный", "почтенный" человек". - "Чем же он почтенный?" - спрашивает Райский. - "Старый, серьезный человек, со звездой!" - "Что значит "серьезный?" - "Говорит умно, учит жить, не заноет: ти-ти-ти да та-та-та. Строгий: за дурное осудит! Вот что значит серьезный". - "И богат. Говорят, что в кармане у себя он тоже казенную палату завел, да будто родную племянницу обобрал и в сумасшедший дом запер. Есть грех, есть грех..." А все-таки, по мнению Т. М., "человек он (Тычков) старый, заслуженный, а главное - серьезный". Т. М. очень заботится о том, "что скажут люди", "что скажет Нил Андреич". - "Что скажут люди: обедал у чужих, - обижается она на Райского: - лапшу да кашу: как будто бабушке нечем накормить". - "Подари сестрам на свадьбу кружева, что ли: да только, чтоб никто не знал, пуще всего Нил Андреич... Надо втихомолку". "Скажут - "обираем сироту", и т. д.</p><p class="tab">"Натура" у Т. М. была "феодальная": "человек, лакей, слуга, девка - все это навсегда, несмотря ни на что, оставалось для нее человеком, лакеем, слугой, девкой". "Различие между "людьми" и господами никогда и ничто не могло истребить". "Просить бабушка не могла своих подчиненных". "Личным приказом она удостоивала немногих: по домашнему хозяйству Василисе отдавала их, а по деревенскому - приказчику или старосте. Кроме Василисы, никого она не называла полным именем, разве уже встретится такое имя, что его никак не сожмешь и не обрежешь; например, мужики: Ферапонт и Пантелеймон так и назывались Ферапонтом и Пантелеймоном, да старосту звала она Степан Васильев, а прочие все были: Матрешка, Машутка, Егорка и т. д. "Она была в меру строга, в меру снисходительна, человеколюбива, но все в размерах барских понятий". "Кормила Т. М. людей сытно, плотно, до отвала, щами, кашей, по праздникам пирогами и бараниной; в Рождество жарили гусей и свиней; но нежностей в их столе и платье не допускала, а давала, в виде милости, остатки от своего стола то той, то другой женщине. Чай и кофе пила, непосредственно после барыни, Василиса, потом горничные и пожилой Яков. Кучерам, дворовым мужикам и старосте в праздники подносили по стакану вина, ради их тяжелой работы". Заболеет ли кто-нибудь из людей, - Т. М. вставала даже ночью, посылала ему спирту, мази, но отсылала на другой день в больницу, а больше к Меланхолихе, доктора же не звала. Между тем, чуть у которой-нибудь внучки язычок зачешется или брюшко немного вспучит, Кирюшка или Влас скакали, болтая локтями и ногами, на неоседланной лошади, в город, за доктором". Когда же "являлся у Ирины, Матрены или другой дворовой девки непривилегированный ребенок", Т. М. "выслушает донесение об этом молча, с видом оскорбленного достоинства; потом велит Василисе дать чего там нужно, с презрением глядя в сторону, и только скажет: "Чтоб я ее не видала, негодяйку!" "Матрена и Ирина, оправившись, с месяц прятались от барыни, а потом опять ничего, а ребенок отправлялся "на село"... "В девичьей у T. M. сидели три-четыре молодые горничные, которые целый день, не разгибаясь, что-нибудь шили или плели кружева, потому что бабушка не могла видеть человека без дела". При звуке ее ключей дворовые "быстро прятали трубки за сапоги, потому что она больше всего на свете боялась пожара и куренье табаку относила - по этой причине - к большим порокам". "Повара и кухарки, тоже заслышав звон ключей, принимались - за нож, за уполовник или за метлу". Слухов "о воле" Т. М. побаивалась. - "Сохрани Бог!" - сказала она, услыша, что мужики у соседей иногда о воле заговаривают". Т. М. "об общем благе слышать не хотела: "Знай всякий себя", - говорила она, но сама "была всегда в оппозиции с местными властями: постой ли к ней назначат, или велят дороги чинить, взыскивают ли подати: она считала всякое подобное распоряжение начальства насилием, бранилась, ссорилась, отказывалась платить". - "Откупа пошли, - рассказывала она, - а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было; мостов не чинила... От меня взятки-то гладки, полицеймейстер и озлобился, видно". Т. М. "не любила полиции, особенно" этого "полицеймейстера", "видя в нем почти разбойника". "Тит Никоныч, попытавшись несколько раз, но тщетно, примирить ее с идеей об общем благе, ограничился тем, что мирил ее с местными властями и полицией". По выражению Райского, Т. М. была "деспотка". "Это от привычки командовать крепостными людьми", - объяснял Райский. - "Командовать очень любит", - говорила о ней и Козлова. - "Необыкновенная вы женщина", - заметил ей Райский. - "Чем же я необыкновенная?" - "Как же: ешь дома, не ходи туда, спи, когда не хочется... Зачем стеснять себя?" - "Чтоб угодить бабушке", - отвечала Т. М. Она не велит Борису Павловичу знакомиться, с кем он хочет, "деньгами мешает распоряжаться, как вздумается". - "Дайте же денег (для Марка)", - настаивал Райский. - "Нету денег! - коротко сказала Т. М. - Не дам: если не добром, так неволей послушаешься бабушки". - "Какой своеобычный человек: даже бабушки не слушается, - думала она о Райском. - Сравнил себя со мной! Когда же курицу яйца учат? Грех, грех, сударь!" В конце концов она "махнула на Райского рукой": "от рук отбился", "вышел из повиновения". - "Говори не говори, он все свое делает! из рук вон". - "Девушке своя воля! Ты не натолкуй ей (Вере) еще этого, Борис Павлыч, серьезно прошу тебя... Иногда брякнешь вдруг Бог тебя ведает что", - возражает Т. М., хотя Вера "очертила вокруг себя круг: никто не переходит за эту черту". Марфинька "без бабушки ни шагу". "Без бабушкина спроса" она не смеет даже о замужестве мечтать". - "Как? и мечтать не может без спроса?" - спросил Райский. - "Конечно, не может", - отвечала Т. М. - "Но ведь это ее дело!" - "Нет, не ее, а пока бабушкино. Пока я жива, из повиновения не выйдет". - "Я тебя за ухо, да в лапти", - грозит Т. М. Марфиньке. - "Зачем навязывать Марфиньке свою волю и свое счастье?" - спрашивал Т. М. Райский. - "Кто навязывает? - ответила Т. М.: - спроси ее! Если бы они у меня были запуганные или забитые, какие-нибудь несчастные, а ты видишь, что они живут у меня, как птички, делают, что хотят". - "Да, это правда, бабушка, - чистосердечно сказал Райский: - вас связывает с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда... Они обожают вас - так... Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни..." - "Ничего я ни Марфиньке, ни Верочке, не наматывала: о любви и не заикалась никогда - боюсь и пикнуть, а вижу и знаю, что Марфинька без моего совета и благословения не полюбила бы никого". - "Пусть бы она (Вера) оставила свою гордость и доверилась бабушке: может быть, хватило бы ума и на другую систему". - "Я, - говорит Т. М., - только, как полицеймейстер, смотрю, чтоб снаружи все шло своим порядком, а в дома не вхожу, пока не позовут, - прибавила она. - Разве я мешаю Вере? стесняю ее? Она прячется... Я даже не прошу от нее "ключей" (от ума и сердца). - "Я сама бы ничего не выдумала: что бы я стала делать без бабушки?" - говорит Марфинька. И Вера, по выражению Марка, "все еще как цыпленок, прячется под юбки своей наседки-бабушки: у нее бабушкины понятия о нравственности" и "правила". Т. М. побаивалась "воров", "пожара", "грозы" и т. д. Когда ждали приезда Райского, Т. М. тревожилась за него: на пути "овраги и разбойники". Она "смерть боится" пожара и поэтому не выносит, когда "курят"; не спит спокойно по ночам, когда Райский сидит долго при огне: "вдруг заснет! и не потушит свечи!.." Но когда останавливалась над городом и Малиновкой "черная туча и разрешалась продолжительной, почти тропической грозой - все робело, смущалось, весь дом принимал, как будто перед нашествием неприятеля, оборонительное положение, Т. М походила на капитана корабля во время шторма". - "Гасить огни, закрывать трубы, окна, запирать двери! - слышалась ее команда. - Поди, Василиса, посмотри, не курят ли трубок? Нет ли где сквозного ветра? Отойди, Марфинька, от окна!" - "До конца грозы она не смыкала глаз, не раздевалась, ходила из комнаты в комнату, заглядывала, что делают Марфинька и Верочка, крестила их и крестилась сама и тогда только успокаивалась, когда туча, истратив весь пламень и треск, бледнела и уходила в даль". Она жила для своих "внука и внучек". Увидя приехавшего Райского, она "так и всплеснула руками, так и прыгнула": "Проказник ты, Борюшка! и не написал, нагрянул: ведь ты перепугал меня, как вошел". "Она взяла его за голову, поглядела с минуту ему в лицо, хотела будто заплакать, но только сжала голову, видно раздумала, быстро взглянула на портрет матери Райского и подавила вздох". - "Ну-ну-ну... - хотела она сказать, спросить - и ничего не сказала, не спросила, а только засмеялась и проворно отерла глаза платком. - Маменькин сынок: весь, весь в нее!" Во второй (тоже неожиданный) приезд Райского "Т. М. прижала его к себе, и около губ ее улыбка образовала лучи. - Борюшка! друг ты мой. - Она обняла его раза три. Слезы навернулись у ней и у него. В этих объятиях, в голосе, в этой вдруг охватившей ее радости - точно как будто обдало ее солнечное сияние - было столько нежности, любви, теплоты!" Она "глаза свои проглядела", "не спала до полуночи" "целую неделю", ожидая его, "хлопотала, красила, убирала комнаты, и новые рамы вставила, занавески купила шелковые...", "она чуть не сама делала ему постель", "опускала занавески, чтоб утром не беспокоило его солнце", "заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить - чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья". "Она попробовала рукой, мягка ли перина, сама поправила подушки повыше и велела поставить графин с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не нужно ли чего-нибудь". Первое время Т. М. сомневалась, любит ли ее Райский. Но, получив от него подарки, она "убедилась, что внук любит и уважает ее": "она была тронута до слез". - "Меня, старуху, вспомнил! - говорила она, севши подле него и трепля его по плечу". - "Кого же мне вспомнить: вы у меня одни, бабушка!" - "Да как же это, - говорила она: - счеты рвал, на письма не отвечал, имение бросил, а тут вспомнил, что я люблю иногда рано утром одна напиться кофе: кофейник привез, не забыл, что чай люблю, и чаю привез, да еще платье... Ах, Борюшка, Борюшка, ну, не странный ли ты человек!" Так же "нежно любит она и Марфиньку, "Божьего младенца", как Т. М. называла ее. Она молилась "о ней в слезах, призывая благословенье на новое счастье и новую жизнь своей внучки", когда Марфинька рассказала про свою любовь к Викентьеву; "но еще жарче молилась бабушка о Вере" и еще больше она любила Веру. - "Люблю (Веру), - "вполголоса" отвечала бабушка на вопрос Райского: - ох, как люблю! - прибавила она со вздохом, и даже слезы, было, показались у нее: - она (Вера) и не знает; авось узнает когда-нибудь..." Иногда Райский видел у Т. М. другие слезы: Т. М. скучала и роптала: "Век свой одна, не с кем слова перемолвить, - жаловалась она: - внучки разбегутся, маюсь-маюсь весь свой век - хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь, как перст" и т. д., но она жила, "верная простым, указываемым сердцем, добродетелям", "правилам", взятым из "Моисея и Евангелия", и своему "гостеприимству".</p><p class="tab">Особого образования Т. М. не получила. - "Послушай, что я хотела тебя спросить, - сказала однажды бабушка: - зачем ты опять в школу поступил?" - "В университет, бабушка, а не в школу", - ответил Райский. - "Все равно: ведь ты учишься там. Чему? У опекуна учился, в гимназии учился, рисуешь, играешь на клавикордах, - что еще? А студенты выучат тебя только трубку курить да, пожалуй - Боже сохрани - вино пить. Ты бы в военную службу поступил, в гвардию". Узнав, что Райский хочет быть артистом, воскликнула: "Как - артистом?" - "Художником... После университета в академию пойду..." - "Что ты, Борюшка, перекрестись! - сказала бабушка, едва поняв, что он хочет сказать. - Это ты хочешь учителем быть?" - "Нет, бабушка, не все артисты - учители, есть знаменитые таланты: они в большой славе и деньги большие получают за картины или за музыку"... - "Так ты за свои картины будешь деньги получать или играть по вечерам за деньги?.. Какой срам!.." "К литературе Т. М. была довольно холодна и только охотно слушала, когда Тит Никоныч приносил что-нибудь любопытное по части хозяйства, каких-нибудь событий, вроде убийств, больших пожаров, или гигиенических наставлений". "Тем не менее, она разделяла со многими другими веру в печатное слово вообще, когда это слово было назидательно". - В молодости, читая "Кунигунду", она "даже плакала" над этим романом. - По мнению Райского, Т. М. принадлежит к людям, которым "никуда не хочется". "Лет пятьдесят-шестьдесят они живут повторениями, не замечая их и все ожидая, что завтра, послезавтра, на следующий год случится что-нибудь другое, чего еще не было, любопытное, радостное". Они "не смотрят на дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи". - "Что Бог даст!" - говорит бабушка. "Рассуждает она о людях, ей знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что делалось вчера, что будет делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается - с одной стороны полями, с другой - Волгой и ее горами, с третьей - городом, а с четвертой - дорогой в мир, до которого ей дела нет". "У ней не было позыва идти, вникать в жизнь дальше стен, садов, огородов имения и, наконец, города. Этим замыкается весь мир". Она "добыла себе, как будто купила на вес, жизненной мудрости, пробавляется ею и знать не хочет того, чего с нею не было, чего она не видала своими глазами, и не заботится, есть ли там еще что-нибудь, или нет". В своем "мире" она, "как по нотам, играет". Она сама думает, что "ошибок не делает, знает, как где ступить, что сказать, как и своим, и чужим добром распоряжаться". "Она говорит языком преданий, сыплет пословицы, готовые сентенции старой мудрости... и весь наружный обряд жизни отправляется у ней по затверженным правилам"; ее жизнь "покоится на этих простых, прочных основах". По мнению Т. М., есть "Бог и судьба"; "следовательно, двое", - заметил Райский. - "И вот шестьдесят лет, со всеми маленькими явлениями, улеглись в эту теорию. И как ловко пришлось!" - "Ах, бабушка! - сказал он: - чего я не захочу, что принудит меня? или если скажу себе, что непременно поступлю, так, вооружусь волей..." - "Никогда не говори "непременно", - живо перебила Т. М.: - Боже сохрани!" "Т. М. посмотрела на него чрез очки: "Ты никак с ума сошел: поучись-ка у бабушки жить. Самонадеян очень. Даст тебе когда-нибудь судьба за это "непременно!" Не говори этого! А прибавляй всегда: "хотелось бы", "Бог даст, будем живы и здоровы"... А то судьба накажет за самонадеянность, никогда не выйдет по-твоему..." - "У вас, бабушка, о судьбе такое же понятие, как у древнего грека о фатуме: как о личности какой-нибудь, как будто воплощенная судьба тут стоит да слушает..." - "Да, да, - говорила бабушка, как будто озираясь: - Кто-то стоит да слушает! Ты только не остерегись, забудь, что можно упасть, - и упадешь. Понадейся без оглядки, судьба и обманет, вырвет из рук, к чему протягивал их! Где меньше всего ждешь, тут и оплеуха..." - "Но когда же счастье? Ужели все оплеухи?" - "Нет, не все: когда ждешь скромно, сомневаешься, не забываешься, оно и упадет. Пуще всего не задирай головы и не подымай носа, побаивайся: ну, и дастся. Судьба любит осторожность, оттого и говорят: "береженого Бог бережет". "И тут не пересаливай: кто слишком трусливо пятится, она тоже не любит и подстережет. Кто воды боится, весь век бегает реки, в лодку не сядет, судьба подкараулит: когда-нибудь сядет, тут и бултыхнется в воду… О, судьба проказница! - продолжала она. - Когда ищешь в кошельке гривенника, попадаются все двугривенные, - а гривенник после всех придет; ждешь кого-нибудь: приходят, да не те, кого ждешь, а дверь, как на смех, хлопает да хлопает, а кровь у тебя кипит да кипит. Пропадет вещь: весь дом перероешь, а она у тебя под носом - вот что!" Все это делается так, по убеждению Т. М., "для того, чтоб человек не засыпал и не забывался, а помнил, что над ним кто-нибудь да есть; чтоб он шевелился, оглядывался, думал да заботился. Судьба учит его терпению, делает ему характер, чтоб поворачивался живо, оглядывался на все зорким глазом, не лежал на боку и делал, что каждому определил Господь"... - "То есть вы думаете, что к человеку приставлен какой-то невидимый квартальный надзирателем, чтоб будить его?" - "Шути, а, шутя, правду сказал", - заметила бабушка. "Она сделала из наблюдений и опыта мудрый вывод, что всякому дается известная линия в жизни, по которой можно и должно достигать известного значения, выгод, и что всякому дана возможность сделаться (относительно) важным или богатым, а кто прозевает время и удобный случай, пренебрежет данными судьбой средствами, тот и пеняй на себя!" - "Всякому, - говорила она, - судьба дает какой-нибудь дар: одному, напр., дано много ума или какой-нибудь "остроты" и уменья (под этим она разумела талант, способности), - зато богатства не дала - и сейчас пример приводила: или архитектора, или лекаря, или Степку-му</p><div align="right"></div>... смотреть
— великая княгиня и царевна, дочь царя Михаила Феодоровича от второй его супруги Евдокии Лукьяновны (Стрешневой); родилась 5 января 1636 г. Осталась ше... смотреть
Дворовая девушка, "искусная и умная", прачка. "Женщина лет двадцати осьми, маленькая, худая, белокурая, с родинками на левой щеке". Нрава была "весьма смирного, или, лучше сказать, запуганного; к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась смертельно". Работала за двоих, думала только о том, чтобы к сроку окончить работу. "Когда-то она слыла красавицей, но красота с нее очень скоро соскочила". Ни с кем не разговаривала и "трепетала при одном имени барыни, хотя та ее почти в глаза не знала". Чуть не обмерла при виде рослой фигуры Герасима. По приказу прикидывается, однако, пьяной, чтобы оттолкнуть от себя Герасима. Выходит по приказанию же замуж за Капитона Климова и безропотно с ним же уезжает на ссылку в дальнюю деревню. И только здесь, получив на память от Герасима платок, не вытерпела, прослезилась и решилась три раза по-христиански расцеловаться с Герасимом. "Безответная ты душа!" - определил Т. дворецкий.... смотреть
Беглая горничная у Стаховых. "Помнится, - говорит Елена, - я была еще маленькая... У нас ушла горничная. Ее поймали, простили, и она долго жила у нас... а все-таки все ее величали: Татьяна беглая. Не думала я тогда, что и я, может быть, буду беглая, как она".... смотреть
- жена Павла. "Настоящая русская женщина, дородная, русая, простоволосая, с широкой косой, туго завернутой около рогового гребня, с крупными, но приятными чертами лица, с очень добрыми серыми глазами". "Руки у ней были чистые и красивые, хоть и большие". "Одета она была в опрятное, хоть и полинялое ситцевое платье". - "Голос ровный", "выговор твердый, отчетливый, безо всякой певучести". - Она, по словам Соломина, "разумница". Говорит метко, со здравым смыслом. - Глаза у нее "зоркие", "руки ловкие"; она "заметливая". - "Тяготится фабричным житьем... ни тебе город здесь, ни деревня... без Василия Федотыча и часу бы я не осталась!" - "На Соломина она чуть не молилась, а мужа своего ставила тотчас после Bac. Федот. - "Ведь он какой? - книжки всякие читает и все может сейчас руками развести". О Марианне и Нежданове говорит, подперши щеку рукою и смотря на них: "погляжу я на вас - и какие же вы оба молоденькие да хволенькие... Так приятно на вас глядеть, что даже печально!" Нежданову "казалось, что он подобных Т. видел целые сотни - и говорил с ними сотни раз".... смотреть
Троюродная сестра и невеста Литвинова, воспитанная Капитолиной Марковной; "девушка великороссийской крови, русая, несколько полная и с чертами лица немного тяжелыми, но с удивительным выражением доброты и кротости в умных, светло-карих глазах, с нежным белым лбом, на котором, казалось, постоянно лежал луч солнца". Ее честное, открытое лицо всегда сохраняло безмятежное выражение; ясно и доверчиво смотрела она, добродушно смеялась, мило краснела. Т. - спокойная, сдержанная девушка: спокойно, со светлой улыбкой она встречается в Бадене с своим женихом; чуя волнение Литвинова, она внимательно присматривается к нему и как будто сама себя спрашивает, какого рода впечатление возбуждается в ней, когда она узнала об увлечении Литвинова Ириной. Наружно Т. оставалась спокойной: она так же непринужденно держалась, только взор ее ни разу не останавливался на Л., а как-то снисходительно и пугливо скользил по нем, и бледнее она была обыкновенного. Но сердце в ней "тихонько" сжималось, и ночью тетке показалось, что Т. плачет... "Когда Литвинов пришел к Т. для родственного объяснения", "она сидела на диване и держала обеими руками книжку; она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно". Т. сдержанно поздоровалась с Л.; "она, по обыкновению, ничего не требовала, но все в ней говорило: "я жду, я жду..." Она приходит "на помощь" путающемуся в словах Л.: "вы разлюбили меня и не знаете, как мне это сказать". "И все лицо ее покрылось мертвенною бледностью". "Лицо ее с отброшенными назад волосами приблизилось к его лицу, и глаза ее, так долго на него не глядевшие, так и впились в его глаза... Она прочла ответ в самом его молчании, и откинулась назад, и уронила книгу... Она еще сомневалась до того мгновенья..." "Я знаю, что мне теперь остается делать, - говорит Т.... - Мне остается возвратить вам... ваше слово". "Самая горькая правда, - прибавляет она, - лучше того, что происходило вчера. Что за жизнь теперь была бы наша!" Она просит только оставить ее, "пощадить ее гордость". - "Она храбрится, вы ведь знаете, какой у ней нрав, - говорит Кап. Марк. при прощании с Л. - Она никогда не жалуется; она себя не жалеет... Вот она теперь мне толкует: "тетя, надо сохранить наше достоинство!" - а какое достоинство, когда я смерть, смерть предвижу..." Т., по убеждению Капитолины Марковны, любит Литвинова так, как никто никогда не полюбит. "Она вся замкнулась, ушла в себя, и при прощании с Литвиновым просиявшее небывалой красотой лицо Т. величаво окаменело, как у статуи; грудь не поднималась, и платье, одноцветное и тесное, как хитон, падало прямыми, длинными складками мраморных тканей к ее ногам, которые оно закрывало. Т. глядела прямо перед собой, на одного только Литвинова, и взгляд ее, ровный и холодный, был также взглядом статуи". Литвинов прочел в нем свой приговор... Т. отстраняет объятия тетки, опускает глаза, "краска распространяется по ее лицу" и с словами: "ну теперь скорее!" - она вернулась в спальню и начала готовиться к отъезду. В жару горячки она не позволила послать телеграммы Л.; Т. схоронилась в своем именьице; она жила тихо, мало выезжала и почти не принимала гостей. В деревне лечила крестьян, завела школу. Она несколько похудела, но это шло к ней; впрочем, она была покойна и здорова. На письмо Л. она откликнулась с прежнею приветливостью, "вся застыдившись", встретила она его и совсем смутилась, когда он упал на колени, моля о прощении: "она никак этого не ожидала и не знала, что сказать, что делать... Слезы выступили у ней на глазах. Испугалась она, а все лицо расцветало радостью..." "Флегматическая барышня, у которой в жилах, вместо крови, вода du lait coup?" - так характеризует Т-ну мельком видевшая ее и раздраженная Ирина. - "Я в течение всей своей жизни не встречал существа более симпатичного. Это - золотое сердце, истинно ангельская душа, - внушает Л-ву Потугин. - Она заслуживает всевозможного счастья на земле, и завидная доля того человека, которому придется доставить ей это счастье!" - "Известная смиренница", говорит о ней тетка, "у ней свободная душа".<p class="tab">Критика: "Т-на - это тип доброй, кроткой, недалекой женщины, у которой единственное содержание в жизни - нежная всепрощающая любовь. Раз предавшись любимому человеку, такие женщины любят тихою, как свечка теплящеюся любовью до гроба и готовы простить милому человеку что угодно". [Скабичевский, Сочин. т. I]. "Т. положительный женский тип. В ней личность человеческая уже достигла высокой степени внутренней свободы и повинуется не голосу страсти, а тому, что называется призванием женщины, и сама женственность служит ей не средством для достижения целей лично-эгоистических, а могущественным орудием для осуществления призвания женщины в семье и обществе... Центр тяжести душевных стремлений у ней любовь, любимый человек и счастье с ним. Ей нужен просто "хороший человек", который бы любил ее горячо и беззаветно". [Овсяннико-Куликовский, Этюды о Тург."].</p><div align="right"></div>... смотреть
Комментаторы Пушкина не скупились на домыслы, указывая на различных лиц, послуживших прототипом Татьяны. Анненков замечал, что ни Татьяна, ни Ольга в "Онегине" "не носят на себе, по действию творческой силы, ни малейшего признака портретов с натуры, а возведены в общие типы русских женщин той эпохи"; тем не менее для того же Анненкова "не подлежало сомнению", что в Татьяне отражены черты Анны Николаевны Вульф; она по отношению к Пушкину "представляла, как и Татьяна по отношению к Онегину, полное самоотвержение и привязанность, которые ни от чего устать и ослабеть не могли, между тем как сестра ее, воздушная Евпраксия, как отзывался о ней сам поэт - представляла совсем другой тип". ("Пушк. в Алекс. эпоху", стр. 279). А. Н. Вульф в своем дневнике удостоверял, что его любезные сестрицы суть образцы" пушкинских "деревенских барышень и чуть не Татьяна ли одна из них" (Л. Н. Майков, "Пушкин", стр. 199). Сам Майков, однако, тут же "замечал кстати", ссылаясь на статью М. Семевского ("Р. вестн.", 1869 г. № 11), что Пушкин подарил экз. "Онегина" "Е. Н. Вульф с надписью: "Твоя от твоих". К этому рассказу Б. Л. Модзалевский прибавляет со слов сына Евпр. Ник., барона А. Б. Вревского, будто бы имя Татьяны "Пушкин связал с именем его матери - барон. Е. Н., т. к. Татьяна празднуется в тот же день, что и Евпраксия: действительно, день обеих - 12 января" ("Пушк. и его совр." вып. I, стр. 13). Таким образом, "воздушной Евпраксии" (ее характеристику Анненкова выше: Ольга) придаются характерные черты пушкинской Татьяны, что является таким же "домыслом", как и утверждение А. Н. Вульфа, будто бы он послужил прототипом Ленского. А. П. Керн в своих воспоминаниях (Майков, "Пушк.", стр. 236-237) строки VIII гл. Онегина ("К хозяйке дама приближалась...") относит к себе самой. Плетнев ("Соврем." 1863 г. № 7) указывал, что эти же самые строки имеют отношение к гр. Н. В. Кочубей. Это с одной стороны; с другой, А. Н. Раевский еще в 1824 г. писал Пушкину из Одессы о женщине, "тихая и добрая душа" которой сознает несправедливость, тяготеющую над поэтом (ссылка в Михайловское). Она, писал Раевский, "выразила мне все это с чувством и грацией, свойственной характеру Татьяны" ("Русск. арх." 1881, I). Гершензон и другие исследователи принимают, что под "Татьяной" (конечно, с намеком на "онегинскую" Татьяну) "Раевский разумеет" - гр. Воронцову (М. О. Гершензон, "Образы прошлого", стр. 41). Ср. Онегин. Как бы то ни было, несомненна верность замечания Анненкова, что пушкинские типы "не носят на себе, по действию творческой силы, ни малейшего признака портретов с натуры".... смотреть
Татьяна хромонога, народила детей много.См. ДЕТИ - РОДИНЫ
1928) Артист оперетты должен быть универсалом. Уж таковы законы жанра: в нем на равных правах сочетаются пение, танец и драматическая игра. И отсутствие одного из этих качеств ни в какой мере не компенсируется наличием другого. Наверное поэтому истинные звезды на горизонте оперетты загораются чрезвычайно редко. Татьяна Шмыга – обладательница своеобразного, можно сказать синтетического, таланта. Искренность, глубокая душевность, проникновенный лиризм в сочетании с энергией и обаянием сразу привлекли внимание к певице. Татьяна Ивановна Шмыга родилась 31 декабря 1928 года в Москве. «Мои родители были очень добрые и порядочные люди, – вспоминает артистка. – И я знаю с детства, что ни мама, ни отец никогда бы не смогли не только мстить человеку, но даже обидеть его». После окончания школы Татьяна пошла учиться в Государственный институт театрального искусства. Одинаково успешно шли ее занятия в вокальном классе Д.Б. Белявской; гордился своей студенткой и И.М. Туманов, под руководством которого она овладевала секретами актерского мастерства. Все это не оставляло сомнений в выборе творческого будущего. «…На четвертом курсе у меня был срыв – пропал голос, – говорит артистка. – Я думала, что уже никогда не смогу петь. Я даже хотела уйти из института. Мне помогли мои чудесные педагоги – они заставили меня поверить в свои силы, вновь обрести свой голос». После окончания института Татьяна в том же, 1953 году дебютировала на сцене Московского театра оперетты. Начала она здесь с роли Виолетты в «Фиалке Монмартра» Кальмана. В одной из статей о Шмыге справедливо говорится, что эта роль «как бы предопределила тему актрисы, ее особый интерес к судьбам простых, скромных, внешне ничем не примечательных молодых девушек, в ходе событий чудодейственно преображающихся и являющих особую нравственную стойкость, мужество души». Шмыга нашла в театре и великолепного наставника, и мужа. Единым в двух лицах оказался Владимир Аркадьевич Канделаки, возглавлявший тогда Московский театр оперетты. Сам склад его артистического дарования близок художественным устремлениям молодой актрисы. Канделаки верно почувствовал и сумел раскрыть синтетические способности, с которыми Шмыга пришла в театр. "Могу сказать, что те десять лет, когда мой муж был главным режиссером, были для меня самыми трудными, – вспоминает Шмыга. – Мне все было нельзя. Нельзя было болеть, нельзя было отказываться от роли, нельзя было выбирать, и именно потому, что я – жена главного режиссера. Я играла все подряд, независимо от того, нравилось мне это или не нравилось. В то время когда актрисы играли кто Принцессу цирка, кто Веселую вдову, кто Марицу и Сильву, я переиграла все роли в «советских опереттах». И даже когда предложенный материал мне не нравился, я все равно начинала репетировать, потому что Канделаки мне говорил: «Нет, ты будешь это играть». И я играла. Не хочу, чтобы создалось впечатление, что Владимир Аркадьевич такой деспот, держал свою жену в черном теле… Ведь то время было для меня самым интересным. Именно при Канделаки я сыграла Виолетту в «Фиалке Монмартра», Чаниту, Глорию Розетта в спектакле «Цирк зажигает огни». Это были замечательные роли, интересные спектакли. Я ему очень благодарна за то, что он поверил в мои силы, дал мне возможность раскрыться". Как и говорила Шмыга, в центре ее репертуара, творческих интересов всегда оставалась советская оперетта. Практически все лучшие произведения этого жанра прошли за последнее время с ее участием: «Белая акация» И. Дунаевского, «Москва, Черемушки» Д. Шостаковича, «Весна поет» Д. Кабалевского, «Поцелуй Чаниты», «Цирк зажигает огни», «Девичий переполох» Ю. Милютина, «Севастопольский вальс» К. Листова, «Девушка с голубыми глазами» В. Мурадели, «Конкурс красоты» А. Долуханяна, «Белая ночь» Т. Хренникова, «Пусть гитара играет» О. Фельцмана, «Товарищ Любовь» В. Иванова, «Неистовый гасконец» К. Караева. Вот такой внушительный список. Совершенно разные характеры, и для каждого Шмыга находит убедительные краски, порой преодолевая условность и рыхлость драматургического материала. В роли Глории Розетта певица поднялась до вершин мастерства, создав своего рода эталон исполнительского искусства. То была одна из последних работ Канделаки. Е.И. Фалькович пишет: "…Когда в центре этой системы оказывалась Татьяна Шмыга с ее лирическим очарованием, безукоризненным вкусом, броскость манеры Канделаки уравновешивалась, ей придавалась содержательность, густое масло его письма оттенялось нежной акварелью игры Шмыги. Так было и в «Цирке». С Глорией Розетта – Шмыгой входила в спектакль тема мечты о счастье, тема душевной нежности, прелестной женственности, единства внешней и внутренней красоты. Шмыга облагораживала шумный спектакль, придавала ему мягкий оттенок, подчеркивала его лирическую линию. Кроме того, профессионализм ее к этому времени достиг такого высокого уровня, что ее исполнительское искусство стало образцом для партнеров. Жизнь юной Глории была тяжела – Шмыга с горечью рассказывает о судьбе маленькой девочки из парижского предместья, оставшейся сиротой и удочеренной итальянцем, владельцем цирка, грубым и недалеким Розетта. Оказывается, Глория – француженка. Она – как старшая сестра Девочки с Монмартра. Нежный облик ее, мягкий, чуть грустный свет глаз вызывают в памяти тип женщин, о котором пели поэты, который вдохновлял художников, – женщин Мане, Ренуара и Модильяни. Этот тип женщины, нежной и милой, с душой, исполненной скрытых волнений, создает Шмыга в своем искусстве. Вторая часть дуэта – «Ты в жизнь мою ворвалась, словно ветер…» – порыв к откровенности, состязание двух темпераментов, победа в мягком, успокоенном лирическом уединении. И вдруг, казалось бы, совершенно неожиданный «пассаж» – знаменитая песенка «Двенадцать музыкантов», ставшая позже одним из лучших концертных номеров Шмыги. Яркая, веселая, в ритме быстрого фокстрота с кружащим припевом – «ля-ля-ля-ля» – непритязательная песенка о двенадцати непризнанных талантах, влюбившихся в красотку и певших ей свои серенады, ну а она, как водится, любила совсем другого, бедного продавца нот, «ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля…». …Стремительный выход по нисходящей в центр диагональной площадки, острая и женственная пластика танца, сопровождающего песенку, подчеркнуто эстрадный костюм, веселая увлеченность историей прелестной маленькой хитрюги, отдача себя пленяющему ритму… …В «Двенадцати музыкантах» Шмыга достигла образцовой эстрадности исполнения номера, незамысловатое содержание отлито в безукоризненную виртуозную форму. И хотя ее Глория танцует не канкан, а что-то типа сложного сценического фокстрота, вспоминаешь и французское происхождение героини, и Оффенбаха. Со всем тем в ее исполнении присутствует некий новый знак времени – порция легкой иронии над бурным излиянием чувств, иронии, оттеняющей эти открытые чувства. Позже этой ироничности суждено будет развиться в защитную маску от пошлости житейской суеты – этим Шмыга снова обнаружит свою духовную близость с искусством серьезным. А пока – легкий флер иронии убеждает в том, что нет, не все отдано в блистательный номер – смешно думать, что душа, жаждущая жить глубоко и полно, способна удовлетвориться прелестной песенкой. Это мило, весело, забавно, необычайно красиво, но за этим не забыты и другие силы и другое назначение". В 1962 году Шмыга впервые снялась в кино. В рязановской «Гусарской балладе» Татьяна сыграла эпизодическую, но запоминающуюся роль французской актрисы Жермон, приехавшей в Россию на гастроли и застрявшей «в снегах», в гуще войны. Шмыга сыграла милую, очаровательную и кокетливую женщину. Но эти глаза, это нежное лицо в минуты уединения не прячут грусть знания, печаль одиночества. В песне Жермон «Все пью я и пью я, уж пьяною стала…» легко замечаешь за кажущимся весельем дрожь и печаль в голосе. В небольшой роли Шмыга создала изящный психологический этюд. Этот опыт актриса использовала в последующих театральных ролях. "Ее игра отмечена безукоризненным чувством жанра и глубокой душевной наполненностью, – отмечает Е.И. Фалькович. – Бесспорная заслуга актрисы состоит в том, что своим искусством она привносит в оперетту глубину содержания, значительные жизненные проблемы, поднимая этот жанр до уровня самых серьезных. В каждой новой роли Шмыга находит свежие средства музыкальной выразительности, поражает разнообразием тонких жизненных наблюдений и обобщений. Судьба Мэри Ив из оперетты «Девушка с голубыми глазами» В.И. Мурадели драматична, но рассказана языком романтической оперетты; Галка из спектакля «Настоящий мужчина» М.П. Зива привлекает очарованием внешне хрупкой, но энергичной юности; Дарья Ланская («Белая ночь» Т.Н. Хренникова) обнаруживает черты подлинного драматизма. И, наконец, Галя Смирнова из оперетты «Конкурс красоты» А.П. Долуханяна подытоживает новый период исканий и открытий актрисы, воплощающей в своей героине идеал советского человека, его духовную красоту, богатство чувств и мыслей. В этой роли Т. Шмыга убеждает не только блестящим профессионализмом, но и своей благородной этической, гражданской позицией. Значительны творческие достижения Татьяны Шмыги и в области классической оперетты. Поэтичная Виолетта в «Фиалке Монмартра» И. Кальмана, бойкая, энергичная Адель в «Летучей мыши» И. Штрауса, очаровательная Анжель Дидье в «Графе Люксембурге» Ф. Легара, блистательная Нинон в победном сценическом варианте «Фиалки Монмартра», Элиза Дулитл в «Моей прекрасной леди» Ф. Лоу – этот список, безусловно, будет продолжен новыми работами актрисы". В 90-е годы Шмыга исполняла главные роли в спектаклях «Катрин» и «Джулия Ламберт». Обе оперетты были написаны специально для нее. «Театр – мой дом», – поет Джулия. И слушатель понимает, что Джулию и исполнительницу этой роли Шмыгу объединяет одно – они не мыслят своей жизни без театра Оба спектакля – гимн актрисе, гимн женщине, гимн женской красоте и таланту. «Я всю жизнь работала. Многие годы каждый день, с десяти утра репетиции, почти каждый вечер – спектакли. Сейчас я имею такую возможность – выбирать. Играю Катрин и Джулию и другие роли играть не хочу. Но это такие спектакли, за которые мне не стыдно», – говорит Шмыга.... смотреть
- "Слыхал, что вздорная", - говорит о ней Чацкий. По словам Молчалина, "известная... притом чиновные и должностные - все ей друзья и все родные". "Обходительна, добра, мила, проста. Балы дает нельзя богаче, от Рождества и до поста, и летом праздники на даче". Она Молчалину "рассказывала что-то, из Петербурга воротясь", про связи Чацкого "с министрами, потом разрыв".... смотреть